Актуальные выдержки из описания Маркизом де Кюстином Николаевской России 1839г.

 Обилие ничтожных, совершенно излишних мер предосторожно­сти при таможенном досмотре делает необходимым наличие бес­конечного множества всякого рода чиновников. Каждый из них вы­полняет свою работу с такой педантичностью, риторизмом и над­менностью, которые имеют одну лишь цель - придать известную важность даже самому маленькому чиновнику. Он не позволяет себе проронить лишнее слово, но ясно чувствуется, что он полон сознания своего величия. «Уважение ко мне! Я часть великой государственной машины». А между тем эти частицы государствен­ного механизма, слепо выполняющие чужую волю, подобны всего лишь часовым колесикам,- в России же они называются людьми. Меня положительно охватывала дрожь, когда я смотрел на этих автоматов: столько противоестественного в человеке, превращен­ном в бездушную машину. Если в странах, где встречается обилие машин, даже дерево и металл кажутся одушевленными, то под гнетом деспотизма, наоборот, люди кажутся созданными из дерева. Невольно спрашиваешь себя, что им делать с совершенно излиш­ним для них разумом, и сразу чувствуешь себя подавленным, когда подумаешь, сколько надо силы и насилия, чтобы превратить живых людей в неодушевленных автоматов. В России я чувствовал сострадание к людям, как в Англии остерегался машин. Там этим создани­ям рук человеческих недоставало лишь слова, тогда как здесь оно было совершенно излишним для живых машин, созданных государ­ством.

Эти одушевленные машины были, однако, исключительно, до приторности, вежливы. Видно было, что они с колыбели приуча­лись к учтивости, как воин с детства приучается к ношению оружия. Но какую цену могут иметь эти проявления изысканной вежливости, когда они выполняются лишь по приказу, из рабского страха пред своим начальством!

…

Зло - всегда зло, скажут мне. Человек, ворующий в Москве, такой же вор, как и мошенник, занимающийся этим делом в Пари­же. Но это я и оспариваю. Нравственность каждого индивида зависит в значительной степени от общего воспитания, получае­мого данным народом. Отсюда вытекает, что провидением установ­лена страшная и таинственная круговая порука между правитель­ством и управляемыми и, что как в хорошем, так и в дурном, в истории обществ бывают моменты, когда над государством совер­шается суд и выносится приговор, как над отдельным человеком. Добродетели, пороки и преступления - понятия относительные и в применении к рабам и свободным имеют разное значение. Поэтому, когда я изучаю русский народ, я могу констатировать как факт, не влекущий за собой того осуждения, которое он вызвал бы в наших условиях, что в общем у этого народа нет гордости, благо­родства и тонкости чувства и что эти качества заменяются у него терпением и лукавством.

…

Дабы правильно оценить трудности политического положения России, должно помнить, что месть народа будет тем более ужасна, что он невежествен и исключительно долготерпелив. Правительство, ни перед чем не останавливающееся и не знающее стыда, скорее страшно на вид, чем прочно на самом деле. В народе - гнетущее чувство беспокойства, в армии - невероятное зверство, в админи­страции - террор, распространяющийся даже на тех, кто террори­зирует других, в церкви - низкопоклонство и шовинизм, среди зна­ти - лицемерие и ханжество, среди низших классов - невежество и крайняя нужда. И для всех и каждого - Сибирь. Такова эта страна, какою ее сделала история, природа или провидение.

И с таким немощным телом этот великан, едва вышедший из глубин Азии, силится ныне навалиться всей своей тяжестью на равновесие европейской политики и господствовать на конгрессах западных стран, игнорируя все успехи европейской дипломатии за последние тридцать лет. Наша дипломатия сделалась искренней, но здесь искренность ценят только в других.

Ужасные последствия политического тщеславия! Эта страна - несчастная жертва честолюбия, вряд ли ей понятного, кипящая, как в котле, истекающая кровью и слезами,- хочет казаться спо­койной другим, чтобы быть сильной. Вся израненная, она скры­вает свои язвы...

…

В России существование окружено такими стеснениями, что каждый, мне кажется, лелеет тайную мечту уехать куда глаза глядят, но мечте этой не суждено претвориться в жизнь. Дворянам не дают паспорта, у крестьян нет денег, и все остаются на месте, си­дят по своим углам с терпением и мужеством отчаяния. Само­отречение и покорность, считающиеся добродетелями в любой стра­не, превращаются здесь в пороки, ибо они способствуют не­изменности насильственного порядка вещей.

…

На месте императора я запретил бы подданным не только жаловаться, но и петь, так как песня их есть замаскированная жалоба. Эти скорбные звуки - те же признания и могут превра­титься в обвинения. При деспотическом режиме даже искусство, в том случае, если оно имеет часто национальный отпечаток, теряет свой безобидный характер и становится скрытым протестом.

…

Ни в чем так не сказываются страдания народа, как в унылости его развлечений. Русские могут только искать утешения, они не могут веселиться. Удивляюсь, что никто до меня не обратил внимания властей на их упущение: разве можно было разрешить русским времяпрепровождение, обличающее нею безмерность их скорби?

…

В России низшие классы редко обращаются в суд за разреше­нием своих тяжб. Это инстинктивное нерасположение к суду кажется мне верным признаком несправедливости судей. Немногочислен­ность судебных процессов может быть следствием двух причин: либо духа справедливости у подданных, либо духа несправедливости у судей. В России почти все тяжбы прекращаются вмешательством администрации, которая советует сторонам закончить дело мировой сделкой, одинаково невыгодной и тягостной для обеих.

…

По выходе из Кремля губернатор повез меня в лагери: мания смотров, парадов и маневров имеет в России характер поваль­ной болезни. Губернаторы, подобно государю, проводят жизнь за игрой в солдатики. Любимейшее их занятие командовать воен­ными экзерцициями, и, чем больше у них солдат, тем сильнее они гордятся своим сходством в этом отношении с императором.

…

Город Владимир часто упоминается в истории, но он как две капли воды похож на другие русские города. И местность, по кото­рой мы едем, все одна и та же: это лес без деревьев, перемежа­ющийся городами без жителей. Когда я говорю русским, что их леса истребляются беспорядочно и что им грозит остаться без топлива, они смеются мне в лицо. Они высчитали, сколько десят­ков и сотен тысяч лет потребуется для того, чтобы вырубить лес, покрывающий огромную часть страны, и вполне удовлетворены та­кими статистическими выкладками. В отчетах губернаторов гово­рится, что в такой-то губернии имеется столько-то десятин леса. От­сюда путем простого сложения получаются головокружительные цифры. Но никому не приходит в голову проверить на месте, что представляют собой зарегистрированные на бумаге леса. В против­ном случае чаще всего наткнулись бы либо на тонущий кустар­ник, либо на топи, поросшие камышом и папоротником. Между тем уже заметно обмеление рек, причина коего лежит в хищнической рубке деревьев вдоль их течения и в бессмысленном сплаве леса. Но русские довольствуются пухлыми папками с оптимистическими отчетами и мало беспокоятся о постепенном оскудении важнейшего природного богатства страны. Их леса необъятны... в министерских департаментах. Разве этого не достаточно? Можно предвидеть, что настанет день, когда им придется топить печи ворохами бумаги, накопленной в недрах канцелярий. Это богатство, слава богу, рас­тет изо дня в день.

…

Программа торжества состоит в точном воспроизведении Боро­динской битвы, называемой нами сражением под Москвой. Для того чтобы как можно ближе подойти к исторической действи­тельности, со всех концов империи созвали всех ветеранов 1812 года, принимавших участие в знаменитом сражении. Можно себе пред­ставить удивление и горе несчастных стариков, отторгнутых вдруг от близких, от лона семьи, где они мирно доживали свой век, вспоминая минувшие славные дни. Они должны разыграть на потеху зрителей страшную трагедию битвы, в которой они проливали кровь за родину. Если бы кто хотел нарисовать карикатуру на военное дело, он бы не мог выдумать лучшего сюжета. Почти все эти старики, грубо пробужденные на краю могилы, уже много лет не садились на коня. И вот, в угоду монарху, которого они в глаза не видели, они принуждены вновь исполнять давно забытые роли, совсем отвыкнув от своего ремесла. Бедняги так боятся не угодить своенравному повелителю, что, говорят, предстоящая имитация сражения пугает их больше, чем в свое время настоящий бой. Это никому не нужное представление, эта комедия войны добьет солдат, пощаженных битвами и годами - жестокое развлечение, достойное преемника того царя, который впустил живых медведей на маскарадной свадьбе своего шута. Царь этот звался Петром Великим. Подобные развлечения имеют один источник - презрение к человеческой жизни.

…

Когда солнце гласности взойдет, наконец, над Россией, оно осветит столько несправедливостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнется. Впрочем, содрогнется он несильно, ибо таков удел правды на земле. Когда народам необходимо знать истину, они ее не ведают, а когда, наконец, истина до них доходит, она никого уже не интересует, ибо злоупотребления поверженного режима вызывают к себе равнодушное отношение.

…

Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы ни был принятый там образ правления.

Когда ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь моим рецептом, скажите им: поезжайте в Россию! Это путешествие полезно для любого европейца. Каждый, близко познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете госу­дарство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы.